Давайте расскажу вам еще одну охренительную историю о том, что Мария Геращенко не пригодна для немецкой земли.
Вчера вместе с телефоном я, как оказалось, выронила проездной - заметила только сегодня вечером, потому что весь день болела и никуда не ходила. Проездной, чтоб вы знали, это такая маленькая бумажечка три на четыре сантиметра. Я вчера над ней весь день тряслась и кучу раз проверяла, а в итоге все равно выронила, скорее всего, около того же магазина. Какой шанс что за сутки маленькая бумажечка не улетела восвояси? Никакого. Тем более сегодня воскресенье и магазины не работают, даже спросить не у кого. Но я все равно пошла во тьму в каком-то психозе. Просвещенная общественность вообще-то говорит нам, что мы не должны использовать медицинские термины как ругательства и юморок, но я сегодня ничтожество, не пригодное для немецкой земли и просвещенной общественности.
Так вот. Я пошла. Темно, я иду и разглядываю каждую бумажечку на асфальте. Должна сказать, что помешанная на экологии Германия не такая уж экологически чистая, потому что бумажек валяется много и все - не те. Пришла к магазину, там такое огромное асфальтное поле, я его обошла, а потом взгляд мой наткнулся на ряды тележек. Меня не смутило, что вчера я вроде как брала тележку с другой стороны (там сегодня было пусто) и разглядывала пол под тележками. Видно плохо, потому что они же плотно друг к другу стоят, воткнутые в друг друга, но я ползала и выглядывала. Кто-то кричал мне, но я не поняла кто. Одна бумажка показалась мне смутно похожей на проездной. Стоило бы остановиться на этом, подойти завтра в восемь утра и спросить на кассе или попросить охранника отодвинуть тележки. Но я не могла, потому что я была немножко не такая.
Я вернулась домой, взяла зеркалку и две монеты. Пришла к магазину. Надеялась, что смогу приблизить зумом и увидеть, что там лежит. Но не смогла. На этом тоже стоило бы остановиться. Но нет.
Я выдвинула двадцать одну тележку.
Нет, я еще раз повторю. Ночь. Пустая улица, вход в магазин с светящимся названием. Германия, страна победившего законодательства. Я выкатываю двадцать одну тележку в темноте одну за другой. Они грохочут. Они грохочут очень громко, и я понимаю, что вообще-то ко мне сейчас должны подойти и спросить, чем я тут занимаюсь, но не могу остановиться и выкатываю, выкатываю.
То, что мне казалось проездным, оказалось в итоге, что было, впрочем, очевидно, очередным чеком.
Потом я закатывала эти тележки. Никто не подошел.
У меня есть смутная надежда, что они нашли вчера эту бумажонку и завтра мне ее отдадут. Но она очень смутная. Это вообще почти невозможно.
Я спросила у Бродского, как перестать быть несобранным дерьмищем, и он мне ответил: "Он черен был, как ночь, как пустота. Он черен был от гривы до хвоста". То есть, похоже, никак.